Первый московский небоскреб.

          Во времена подзабытые, а потому - будто и вовсе никогда не бывавшие, этот исполинский дом-корабль отпустили в плаванье по московскому морю. А было это без малого 90 лет назад...
     
      Москва издавна была городом малорослым. Только золотым куполам да кремлевским башням разрешалось приблизиться к небу. А потому даже пятиэтажка считалась, по московским меркам, чуть ли не небоскребом. А тут - 10-этажный гигант в самом центре Москвы!
     
      Здесь вам не Чикаго, родина небоскребов, а потому обошлись без чугунных колонн. Просто много-много кирпича да балки из окаменевшей - топор отскакивает! - лиственницы. Конструктивная схема 10-этажного, плюс жилой чердак, плюс первая в городе эксплуатируемая крыша - все то же, что и у соседнего старичка-особнячка. И как только умудрился архитектор и застройщик Нирнзее прочертить всю эту кирпичную громаду широкими сквозными коридорами, а пологие лестницы не загнать в клетки, а оставить свободно парящими? Видно, хитрый инженерный расчет. А внешне доходный дом в Гнездниковском переулке, 10, и впрямь схож с небоскребами чикагской школы.
     
      Небоскребом - по традиции - и прозвали патриотичные москвичи самое высокое на осень 1913 года жилое здание в городе. А теперь не всякий прохожий на Пушкинской подскажет вам, где искать это чудо начала прошлого века...
     
      Эрнст-Рихард Нирнзее экспериментировал на земельных участках, которые после застройки продавал. Московские зодчие немца-инженера "своим" не признавали.
     
      Дом построили за год до Первой мировой. А 11 августа 1915-го, как только схлынула пробежавшая по Москве волна немецких погромов, инженер Нирнзее продал доходный дом в Большом Гнездниковском банкиру из Петербурга Дмитрию Рубинштейну. Новый хозяин, друг-приятель Гришки Распутина, прозванный в определенных кругах "Митькой", прикупил вместе с домом и соседнюю историческую усадьбу Римских-Корсаковых, окна которой смотрели прямо на бронзового Пушкина. Продавался полуразрушенный особняк - почему не купить?
     
      "Была видна отсюда Москва, облекавшаяся в глубине улиц в синеватый сумрак и красневшая на закате верхушками домов. Купола золотели. Та же пестрота красного кирпича, зеленых садов, острых башен и колоколен Кремля, труб на заводах... Внизу, у памятника Пушкину, казавшегося крошечным, зажглись белые фонари..." Это вид с крыши, открывшийся герою романа Бориса Зайцева "Голубая звезда". "Крыша" - имя собственное. Одетая в свинцовую чешую, пригодная для прогулок и даже катания на коньках, она принадлежала небоскребу. Или - небоскреб принадлежал "крыше"? Теперь уже и не упомнишь. Поскольку они неотрывны друг от друга.
     
      Зайцев на крыше бывал. Может быть, на пару с Константином Бальмонтом, одно время заведовавшим литчастью Камерного театра на Тверском бульваре. Они захаживали, возможно, на чай к основателю театра Александру Таирову. Тот по-холостяцки устроился тут, в Гнездниковском - рукой подать до родимой сцены!
     
      Но уж больно неспокойные соседи достались тишайшему Александру Яковлевичу! Давид Бурлюк и вся его кипящая от эмоций футуристическая компания заняла не то каюту, не то студию под номером 317-В. Весной 1915-го в этом буржуазном раю в гостях у собрата Бурлюка квартировал Маяковский.
     
      А в сентябре того же 1915-го Никита Балиев, первый остроумец России, директор веселого театра-кабаре "Летучая мышь", получил разрешение пользоваться маленьким зрительным залом и фойе в подвале дома Нирнзее. Говорят, что коммерческому успеху "Летучей мыши" завидовал великий Таиров - в Гнездниковском всегда аншлаг!
     
      Маяковский нарочно спускался в театральный подвал, чтобы "посадить Балиева в лужу". Бытовала такая чисто московская забава. Поэт-задира просчитывал возможные варианты ответов конферансье, но раз за разом садился "в лужу" сам, собственной персоной. Хитрый Никита Федорович подобно не изобретенному еще в ту пору компьютеру вычислял абсолютно неожиданную реплику.
     
      10 июля 1916 года банкира Митьку арестовали, но к началу декабря выпустили. И потому уже хитроумный и обаятельный приятель Распутина не давался ни Временному правительству, ни большевикам. С ними он даже вел какие-то таинственные дела, обретаясь в не доступных для ЧК европах...
     
      Дом же приобрел новое имячко - "Чедомос" (Четвертый дом Моссовета), и в него вселилось множество чекистов. От прежних обитателей его почистили. Вот и Александр Таиров, несмотря на протекцию влиятельного Луначарского, лишился "холостяцкого уголка для чаепитий". Может, и к лучшему.
     
      А дом и теперь стоит скалой у Пушкинской. Было: любезность швейцаров и дворников, диванчики для визитеров в вестибюле, медные кнопки в зеркальном лифте... А стало: изнуряющая сырость, въедливый запах трухи и очередная смена жильцов - центр города не всем по карману... А впрочем, у московского "Титаника" от рождения крепкие костяк и жилы. Пока плывет, а дальше - поглядим...

Вечерняя Москва, 25-05-2002